«ЭРНСТ ДЖОНС ГОВОРИТ НАМ, ЧТО ФРЕЙД ДО КОНЦА ЖИЗНИ СЧИТАЛ ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ СВОЕЙ САМОЙ ВАЖНОЙ »

Эрнст Джонс говорит нам, что Фрейд до конца жизни считал «Толкование сновидений» своей самой важной работой. Это не удивительно. Если исследования истерии показали значение симптомов, то именно работа по сновидениям открыла ему и нам понимание универсального мира сновидений и их языка. Ибо структура сновидения отражает структуру личности. Далее следует краткий обзор классической теории сновидений.

Подавленные желания находят свое удовлетворение в сновидении посредством косвенного представления, смещения и конденсации, а также через использование символов. Фрейд относил эти символы несколько к иной категории, чем другие средства косвенного представления. Работа сновидения — это психическая работа, вкладываемая в этот процесс. Посредством работы сновидения достигается компромисс между подавляющими силами и подавленным, а запретное желание может найти свое удовлетворение, не потревожив подавляющие силы. Фрейд не пересматривал теорию сновидений в свете своей дальнейшей работы. Например, он не говорит нам, как на представления о сновидениях повлияла формулировка двойственности инстинктов и конфликта между либидными и деструктивными фантазиями. В то время, когда были сформулированы основные взгляды на природу сновидений, у него не было еще концепции разрешения конфликтов. Меня несколько смущает представление о сновидении как просто-напросто о компромиссе: сновидение — это не просто эквивалент невротического симптома. Работа сновидения является также частью психической работы по разрешению конфликтов. Этим объясняется удовлетворение аналитика, когда в ходе психоанализа появляются «хорошие сновидения».

Классическая теория сновидений предполагает наличие эго, способного к адекватному подавлению и осуществлению психической работы сновидения. По моему мнению, тут подразумевается, что эго в определенной мере способно к разрешению внутренних проблем. Кроме того, эта теория предполагает способность к символизации. Теперь, когда мы расширили область психоаналитических исследований, стали встречаться пациенты с нарушениями или неадекватностью функций, от которых зависит сновидение.

Для начала я скажу несколько слов о символизации. Фрейд считал существование символов само собой разумеющимся, универсальным и, я полагаю, неизменным. Конечно же, в особенности так было до его разрыва с Юнгом и швейцарской школой психоанализа. В своей статье о символизме Джонс (Jones, 1916) говорит о главном расхождении со швейцарской школой. Он подразумевает, хотя и не утверждает открыто, что символизация включает психическую работу, связанную с подавлением: «Символизируется только подавленное — только подавленное требует символизации». Мелани Кляйн (Klein, 1930) сделала следующий большой шаг вперед. В своей статье о формировании символа она рассказывает о психоанализе мальчика-аутиста, неспособного создавать или использовать символы. По ее мнению, символизация осуществляется подавлением и замещением интереса к материнскому телу, в результате чего объекты внешнего мира наделяются символическим значением. В случае Дика воображаемая садистская проективная атака, направленная на тело матери, порождала парализу­ющую тревогу, в результате чего процесс символизации зашел в тупик и не происходило никакого формирования символов. Ребенок не разговаривал, не играл и не вступал ни в какие взаимоотношения. Я исследовала эти явления глубже и описала психическую динамику формирования того, что я называю символическим уравниванием или конкретным мышлением, характерным для психозов. Я также описала собственно символ, пригодный для целей субли­мации и коммуникации. Говоря кратко, предположение заключается в том, что, когда преобладает проективная идентификация и эго отождествляется и смешивается с объектом, тогда символ, творение эго, идентифицируется и смешивается с символизируемой вещью. Символ и символизируемый объект становятся одним и тем же, и таким образом появляется конкретное мышление. Символ может стать реп­резентацией объекта, а не приравнивается к нему, только в случае, когда осуществляется разделение и принимается и осознается обособленность. По моему мнению, это подразумевает полное депрессивное развитие, когда символ становится своеобразным «осадком» процесса сожаления. Нарушение взаимоотношений между «я» и объектом отражается в нарушениях процессов символизации и объективирования в системе «я». Термины «символическое уравнивание» и «символ» более полно обсуждаются в главе 8 [первоисточника].

К словам Джонса: «символизации требует только подавленное», — я добавляю: «Адекватно символизировано может быть только то, о чем можно адекватно сожалеть». Таким образом, способность к формированию неконкретного символа сама по себе является достижением эго — достижением, необходимым для формирования того типа сновидений, на которые распространяется теория Фрейда.

Мы знаем, что в психотических, пограничных и психопатических случаях сновидения так не функционируют. В острых психотических случаях часто не существует различия между галлюцинацией и сновидением. На самом деле между состояниями сна и бодрствования не существует четкого различия. Иллюзия, галлюцинация, ночные события, которые можно назвать сновидениями, часто имеют одинаковое психическое значение. В состояниях неострых, но с преобладанием психотических процессов, сновидения могут восприниматься как реальные и конкретные события. Бион (Bion, 1958) рассказывает о пациенте, пришедшем в ужас при появлении в сновидении своего аналитика. Он воспринял это как свидетельство того, что он действительно проглотил аналитика. Сновидения могут приравниваться к фекалиям и использоваться как испражнения, или, когда происходит незначительная внутренняя фрагментация, они могут восприниматься как поток мочи, а пациент реагирует на них как на случаи недержания (Bion, 1957). Иногда пациент использует сновидения для избавления от нежелательных частей «я» и объектов, вместо того чтобы разрешать связанные с ними проблемы. Он пользуется ими также для проективной идентификации. Все мы знаем пациентов, которые засыпают нас сновидениями, в известном смысле пагубными для аналитических отношений.

У меня была возможность наблюдать этот тип функционирования сновидений у двух пограничных психотических пациентов, мужчины и женщины. Им обоим снилось множество снов, но в обоих случаях внимание необходимо было обращать не на содержание, а на функцию сновидений. Эти пациенты часто воспринимали сновидения как конкретные события. Женщина, параноидально придирчивая, рассказывала о сновидении, где на нее нападал «X» или «Y», а иногда и я сама. Если я пыталась понять какой-то аспект сновидения, она возмущенно говорила: «Но ведь на меня напал «X», или «Y», или вы», — относясь к происшедшему в сновидении как к абсолютно реальному событию. Она явно не осознавала, что сновидение ей приснилось. Аналогичным образом, эротическое сновидение, где ее, скажем, преследовал мужчина, воспринималось как реальное доказательство его любви. Фактически сновидения, хотя она и называла их снами, являлись для нее реальностью. В этом они походили на другое психическое явление ее жизни, также называемое вводящим в заблуждение словом. У нее случались странные и эксцентричные сексуальные фантазии, она открыто говорила о них как о «фантазиях», но при более глубоком исследовании становилось очевидным, что это не фантазии, а галлюцинации. Они воспринимались как реальные события. Например, она очень неуклюже передвигалась, так как считала, будто бы в ее влагалище находится пенис. Когда она воображала, что имеет с кем-то близкие взаимоотношения, то использовала слово «фантазия», но в действительности верила в нее и вела себя так, как если бы это было реальностью. Например, она обвиняла меня в том, что я завидую ее сексуальной жизни и разрушаю все ее знакомства, когда в действительности никакой половой жизни и близких взаимоотношений у нее не было. Таким образом, то, что она называла «фантазией», и то, что она называла «сновидением», фактически воспринималось как реальность, хоть она и слабо это отрицала. Эти так называемые сновидения постоянно вторгались в реальность внешнего мира. Например, она жаловалась на запах газа в моей комнате, а позднее оказывалось, что ей привиделся взрыв баллона или бомбы. Казалось, что утечка газа, произошедшая в грезах, вторгается в восприятие реальности.

Эти конкретизировавшиеся сновидения часто служили целям исключения, что особенно ясно было видно в отношении пациента-мужчины, имевшего обыкновение подробно записывать свои сновидения in extenso* в небольшую записную книжку. У него была масса снов. Например: после смерти матери ему снились сновидения о его торжестве над ней, агрессии, чувстве вины и потери, но в его сознательной жизни никакой скорби не наблюдалось. Такие интерпретации, как: «Вы избавились от своих чувств к матери в сновидении», — более эффективно выявляли какую-нибудь сознательную детерминанту его аффекта, чем любой детальный анализ сновидения. Он использовал сновидение для того, чтобы избавляться от той части психики, что причиняла боль; он переносил ее в свою записную книжку. Аналогичным образом он поступал с инсайтом. За преисполненным понимания сеансом часто следовало снови­дение, представляющееся тесно связанным с ним. У других пациентов сновидение подобного рода обычно представляет собой шаг вперед в разрешении проблем. Однако в случае данного пациента такое сновидение чаще всего означало, что он избавился от всех своих ощущений в отношении предшествующего сеанса, превратив их в сновидение и очистив психику. Аналогичным образом сновидение являлось частью процесса исключения и у моей пациентки. Например, жалуясь на запах газа в моей комнате, она изгоняла запах в комнату.

Сновидения обоих пациентов характеризовались очень бедной и грубой символизацией. Меня поразили как конкретность переживаний, так и их вторжение в реальность, как будто не существовало никакого различия между психикой и внешним миром. Они не имели внутренней психической сферы, где могло бы удерживаться сновидение. Развивая концепцию Винникотта о переходном пространстве, Кан (Khan, 1972) описал его с точки зрения пространства сновидения. В этом отношении я нахожу очень полезной модель психического функционирования Биона (Bion, 1963), в особенности его концепцию альфа- и бета- элементов и матери, способной вмещать проективную идентификацию.

Бион различал альфа- и бета-элементы психического функционирования. Бета-элементы — это «сырые» ощущения и эмоции, пригодные только для проективной идентификации. От этих элементов восприятия необходимо избавляться. Бета-элементы трансформируются альфа-функцией в альфа-элементы. Последние способны храниться в памяти, могут быть подавлены и обработаны. Они пригодны для символизации и формирования мыслей сновидения. Именно бета-элементы могут стать странными объектами или конкретными символами в моем смысле этого слова. Я полагаю, из них складываются сновидения психотического типа; альфа же элементы — это материал невротического и нормального сновидения. Альфа-функция связана также с психическим пространством. В модели Биона первичным способом психического функционирования младенца служит идентификация. Это развитие идеи Фрейда о первоначальном отклонении инстинкта смерти и концепции Кляйн о проективной идентификации. Младенец справляется с дискомфортом и тревогой, проецируя их на свою мать. Это не только работа фантазии. Хорошая мать реагирует на тревогу младенца. Мать, способная вмещать проективную идентификацию, может трансформировать проекции в своем собственном бессознательном и реагирует соответствующим образом, тем самым ослабляя тревогу и придавая ей значение. В этой ситуации младенец интроецирует материнский объект как способный вмещать тревогу, конфликт и так далее и осмысленно их развивать. Такой интернализованный приемник обеспечивает психическое пространство, в котором может выполняться альфа-функция. На это можно посмотреть и с другой стороны, а именно: благодаря материнской способности вмещать проекции младенца его первичные процессы начинают развиваться во вторичные. Если же этого не происходит, то работу сновидения выполнить невозможно, и складывается психотически-конкретный тип сновидной деятельности.

Мне хотелось бы привести пример, четко демонстрирующий, как я полагаю, функцию сновидения и ее недостаточность, ведущую к конкретизации. Материал взят из истории болезни необычайно одаренного и способного мужчины, постоянно боровшегося с психотическими частями своей личности. Мы закончили пятничный сеанс тем, что пациент выразил огромное облегчение и сказал мне, что все в ходе этого сеанса имело на него благотворное влияние. В понедельник он пришел на сеанс очень взволнованным. Он сказал, что в пятницу в после обеда и утром в субботу очень хорошо поработал, но в ночь на воскресенье увидел сон, очень взволновавший его. В первой части сновидения он был с миссис Смолл [small = маленькая]. Она находилась в постели, и он то ли учил, то ли лечил ее. Здесь же присутствовала маленькая девочка (в этом месте он стал весьма уклончив), может быть, молодая девушка. Она была очень любезна с ним, может быть, немного сексуально настроена. Затем совершенно неожиданно кто-то убрал из комнаты тележку с едой и большую виолончель. Он проснулся испуганным. Пациент сказал, что напугала его не первая часть сновидения, а вторая. Он считал, что она как-то связана с потерей внутренней структуры. В воскресенье он все же смог работать, но чувствовал, что его работе недостает глубины и резонанса, чувствовал, что что-то не так. В воскресенье посреди ночи он проснулся, увидев сон, но вспомнить его не мог, вместо этого он почувствовал боль в нижней части спины, в пояснице.

Пациент сказал, что часть сновидения с миссис Смолл не обеспокоила его, потому что он быстро разобрался в ней. В прошлом миссис Смолл, о которой он был невысокого мнения, представляла умаление миссис Кляйн (klein = маленькая). Он понял это и предположил, что она представляла меня, превратившуюся в пациентку, а также в маленькую сексуальную девочку. Он предположил, что это было проявление зависти, вызванное тем, что в пятницу я так сильно помогла ему. Затем он сообщил о нескольких своих ассоциациях к виолончели: о том, что виолончель есть у его племянника, о своем восхищении Касальсом , а также ряд других, которые побудили меня осторожно предположить, будто виолончель кажется довольно бисексуальным инст­рументом. Однако эта интерпретация не произвела ожидаемого впечатления. Его внимание в большей мере (как он сообщил) привлек тот факт, что это один из самых больших музыкальных инструментов. Затем он сказал, что у меня очень низкий голос, и он был напуган тем, что, проснувшись после сновидения, не мог вспомнить, о чем шла речь на сеансе.

Мне кажется, что вся ситуация, представленная сновидением в первую ночь, во вторую ночь конкретизировалась. Превратив меня в миссис Смолл, он потерял меня в качестве интернализованного органа с сильным резонансом. Виолончель представляла мать с сильным резонансом, мать, способную вместить проекции пациента и ответить хорошим резонансом; с потерей этого органа произошла немедленная конкретизация ситуации. В своем сновидении в ночь на воскресенье он умалил меня, превратив в миссис Смолл. Это привело к исчезновению виолончели — «одного из самых больших музыкальных инструментов». Он проснулся встревоженным. Началось нарушение функции сновидения, предназначенной удержать и проработать тревогу. Следующей ночью вместо сновидения появилась боль в пояснице. Ипохондрия, которая прежде была ведущим психотически окрашенным симптомом, теперь намного уменьшилась. Результатом наступления на вмещающие функции аналитика, представленного как орган с резонансом, явилась потеря пациентом его собственного резонанса (глубины понимания) и его памяти (он не мог вспомнить сеанса). Когда это произошло, он мог воспринимать лишь конкретные физические симптомы. Умаленный аналитик, представленный в сновидении миссис Смолл, превратился в конкретную боль в пояснице.

Недавно мое внимание привлекло пограничное явление, заметно выраженное в клинических случаях двух упомянутых выше пациентов. Они оба часто представляли сновидения, которые я стала рассматривать как предсказания. То есть эти сновидения предсказывали их действия, и приснившееся должно было быть выражено реальным поведением. Конечно же, до некоторой степени все сновидения отражаются в поведении, так как в них представлены проблемы и решения, аналогичные тем, что есть в реальной жизни. Но у этих пациентов отражение сновидения в поведении было исключительно буквальным и осуществлялось во всех деталях. Например, мой пациент-мужчина часто опаздывал, и ему, что неудивительно, часто снилось, что он опаздывает. К предсказывающему характеру его снов мое внимание привлекла удивительная точность, с какой сновидение до минуты предсказывало его опоздание. Он приходил на две, шесть или сорок пять минут позже и объяснял это правдоподобной для него причиной, но позднее, в ходе сеанса, он рассказывал о сновидении, где опаздывал на обед или на совещание точно та такое же число минут, на какое фактически опоздал на сеанс в этот день. Я не думаю, что это его post hoc" интерпретация, так как утром он первым делом тщательно записывал сны. Я также заметила, что сновидение четверга или пятницы, содержащее планы на конец недели, ни в коей мере не являлось сновидением, замещающим реальное поведение, но часто воплощалось в жизнь с точностью до деталей. Это, конечно же, могло быть результатом моего неудачного анализа сновидения, предшествовавшего уик-энду. И другие пациенты иногда приходят с подобными планами своих действий, чтобы предупредить аналитика и получить помощь; в таких случаях эффективный психоанализ устраняет необходимость реализации невротического плана. Но у меня возникло ощущение, что в навязчивом стремлении этого пациента реализовать сон в действии было нечто настолько автоматическое, что аналитик редко мог повлиять на это. Часто он рассказывал о своем сновидении уже по прошествии уик-энда.

У моей пациентки такие сновидения-предсказания связаны в основном с параноидными драмами. Одна подобного рода драматическая ситуация мне была хорошо знакома. Она отличалась удивительно автоматическим развитием, и моя реакция не оказывала на нее никакого видимого влияния. Сеанс проходил примерно следующим образом: пациентка говорила осуждающе: «Вы недовольны мною». В свое время я перепробовала целый ряд всяческих ответов. К примеру, я объясняла ей: «Вы боитесь, что я недовольна вами из-за того, что вчера вы хлопнули дверью». Или же я спрашивала: «За что, по вашему, я сержусь на вас?» Она могла ответить: «Вы сердитесь за то, что я хлопнула дверью». Или я могла промолчать и посмотреть, что последует, но мое молчание воспринималось как подтверждение того, что я ужасно зла на нее. И тогда она говорила: «Вы не только сердитесь на меня, но теперь вы и молчите, а это еще хуже». Я никогда не говорила: «Я не сержусь», — а пыталась указать ей: не приходило ли ей в голову, что она может ошибаться в своих ощущениях. Это только ухудшало положение дел, ибо теперь я не только сердилась, но и обвиняла ее в ненормальности. В любом случае я чувствовала, что мой ответ не имеет абсолютно никакого значения, и раздор, в котором определенная роль отводилась мне, продолжался совершенно автоматически.

Однако в какой-то момент, обычно когда интерпретация касалась фундаментальной тревоги, она рассказывала мне сновидение. И тогда оказывалось, что наша воображаемая ссора в ходе сеанса представляет собой почти дословное повторение ссоры из ее сновидения: то ли со мной, то ли с ее матерью или отцом, то ли с какой-нибудь плохо завуалированной трансферентной фигурой (например, учителя). Однако такая реакция на интерпретацию — пересказ сновидения — наблюдалась только когда ссора утихала, по крайней мере, на время. Другие подобные интерпретации, высказанные ранее в ходе сеанса, либо игнорировались, либо вплетались в развитие ссоры. Я начала распознавать особенное ощущение в контрпереносе: чувствуешь себя марионеткой, захваченной чужим кошмаром, абсолютно неспособной ничего сделать, кроме как играть отведенную роль, обычно роль преследователя. Поэтому в дальнейшем, когда ссора начиналась таким особенным образом, я иногда просто говорила: «Во сне вы поссорились со мной или с кем-то подобным мне», — и иногда такой шаг устранял потребность в проигрывании ссоры из сновидения в процессе сеанса. Представляется, что предсказывающие сновидения обоих пациентов функционировали подобно тому, что Бион (Bion, 1963) назвал «определяющей гипотезой». Они детально предопределяли как будет разворачиваться сеанс.

Мне было интересно знать, каким образом предсказывающие сны отличались от «отбрасывающих» сновидений: либо того типа, что я описала в отношении своего пациента-мужчины, либо подобных тем, что наблюдались у пациентки-женщины — вторгавшихся затем, так сказать, в реальность. Я полагаю, они в чем-то отличны. Я считаю, что «отбрасывающее» сновидение действительно успешно удаляет что-то из внутреннего восприятия пациента. Так, после сна об оплакивании матери пациенту больше не было необходимости скорбеть по ней. Однако предсказывающим сновидениям, по-видимому, не полностью удается удаление, и, вероятно, они остаются в психике пациента, подобно плохому объекту, от которого пациент должен избавиться, воплотив сновидение в реальном поведении. Удаление представляется незавершенным до тех пор, пока сновидение не будет увидено и «отыграно» в жизни, как это было у описанной выше пациентки. Проигрывание ссоры, пересказ сновидения, получение интерпретаций — все это приносило ей огромное облегчение, но я редко была убеждена в том, что такое облегчение в действительности обусловлено достигнутым инсайтом. Казалось, что в большей степени оно обусловлено ощущением свершившегося удаления. В заключение мы можем сказать, что далеко не исчерпали возможностей понимания мира сновидений, открытого Фрейдом, но наше внимание все больше привлекает форма и функция сновидения, чем его содержание. Именно форма и функция отражают и помогают пролить свет на нарушения в функционировании эго.

Ключевые слова: эрнст, джонс, говорит, фрейд, конца, жизни, считал, толкование, сновидений, своей, самой, важной, работой.

Скачать zip - Эрнст Джонс говорит нам, что Фрейд до конца жизни считал «Толкование сновидений» своей самой важной - zip. Скачать mp3 - Эрнст Джонс говорит нам, что Фрейд до конца жизни считал «Толкование сновидений» своей самой важной - mp3.